Впервые опубликовано на сайте «Теории и практики» 11 сентября 2019.

Текст основан на записи круглого стола «Психоанализ и психиатрия: что такое «безумие»?» 25 января 2019 в ИСИН ММУ с участием психоаналитиков Олега Гальченко, Инги Метревели и Михаила Страхова.

Для публикации на нашем сайте текст был дополнительно отредактирован.

Олег Гальченко: Термин «безумие» сегодня не так часто употребляется в медицинских и психоаналитических кругах. Чаще можно услышать слово «психоз», появившееся в классической психиатрии в конце XIX — первой трети XX века. Уже готовый термин заимствует и Фрейд, когда начинает заниматься психоанализом. И если французский психиатр Морель говорит, что причиной психозов является постепенная дегенерация человеческого организма, то Фрейд при рассмотрении бреда подчеркивает скорее позитивную сторону этой психотической продукции:

«…То, что мы считаем продуктом болезни, бредовым образованием, в действительности представляет собой попытку исцеления и реконструкции».

Олег Гальченко: Фрейд разделяет психоз, невроз и перверсию, и для каждого из этих заболеваний (или, как потом скажет Лакан, структур) определяет свой механизм. Когда мы говорим о неврозе, то имеем в виду вытеснение, в случае психоза речь идет о форклюзии (или «отбрасывании». — Прим. T&P), а перверсии соответствует отказ.

Форклюзия означает нехватку крайне важного означающего в жизни субъекта. Лакан находит этот термин в одном из пяти известных клинических случаев Фрейда — случае «Человека-волка» Сергея Панкеева. Он рассказывает о детстве и описывает, как сидит на лавочке со своей няней, играет с ножом, а в какой-то момент обнаруживает, что его палец на руке болтается на кусочке кожи. Сергей в растерянности, но ничего об этом не говорит няне, которая находится рядом и является для него важным персонажем.

Лакан говорит, что психоз — это структура. При таком подходе, чтобы понять, чтó происходит с человеком, мы должны обратиться к языку и законам, связанным с функционированием языка. Таким образом, мы рассматриваем психотический субъект не как субъект восприятия, а как субъект означающего, или субъект языка. Лакан говорит, что в психотическом опыте означающее и означаемое представляются в разделенном виде и ощущается нехватка важного элемента (его Лакан будет называть «Именем отца»), которое отвечает за связку означаемого и означающего. Если психотический субъект в какой-то момент сталкивается с экзистенциальным вопросом и обнаруживает, что у него нет на него ответа, то он оказывается в полной растерянности (как говорит Лакан, «на краю дыры»). Это и есть момент развязывания психоза, который может быть связан с отношениями, наслаждением, с желанием Другого, может произойти в подростковом возрасте, во время первого сексуального акта.

Дело в том, что означающее, отвечающее за этот отсутствующий ответ, в какой-то момент развития субъекта не было символизировано. Лакан немного перефразирует Фрейда и говорит, что в таком случае то, что не было включено в цепочку означающих, возвращается вовне, в реальное, — в виде феноменов, связанных с наслаждением субъекта, с которым сложно справиться: галлюцинаций, голосов и других явлений. В то же время бред для субъекта может стать некоторым ответом, приходящим на место отсутствующего означающего.

В случае неразвязавшегося психоза задача аналитика — найти моменты, которые могут указывать на предстоящий психоз или на тревожащие вопросы в жизни субъекта. С психотическим субъектом нужно, как говорит Лакан, «занять позицию секретаря сумасшедшего», то есть находить какое-то именование вещей, для которых у субъекта его может не быть. Этимологически быть безумным значит «быть без ума». Можно пошутить и сказать, что безумие для Лакана — это отсутствие не ума, а означающего.

Инга Метревели: Есть ли в психозе субъект, является ли субъектом безумец? В 1958 году Лакан сказал, что человеческий субъект — это субъект разделенный и что если он таковым более не является, то он безумец. Психиатры в шоке от этого высказывания, потому что разделение лежит в основе шизофрении. Тогда о каком расщеплении говорит Лакан? То, что мы называем субъектом, — лишь предположение. Лакан говорит, что субъект возникает через инкорпорирование означающего, когда слово символически входит в тело и в нем возникает субъект — уже разделенный. Он разделен по отношению ко многому — например, к желаниям.

Субъект только и делает, что желает и ищет, как эти желания осуществить. Но если его желания осуществляются, то желать он больше не может. Поэтому его задача — сделать так, чтобы его желание продолжало жить.

У нас есть прекрасный способ не замечать этого разделения — полагать, что ответ на вопрос о моем счастье есть у Другого. Поэтому мы обращаемся сначала к родителям, затем к учителям, иногда даже доходим до аналитика и спрашиваем у него, как быть счастливым. При безумии этого не происходит: у безумца уже есть ответ — голоса или другие психотические феномены. Когда Лакан смотрел на безумных пациентов, бредящих на публике, он говорил, что они нормальные. Обращаясь к психиатрам, он утверждал, что именно по этой причине они в присутствии безумцев так объяты тревогой: безумцы свободны от поиска ответа на собственное безумие у Другого.

Михаил Страхов: Лакан говорит, что аналитик никогда не берет на себя право говорить о норме — впрочем, о патологии тоже. Это значит, что норму на самом деле невозможно определить. Этим мы опять же обязаны Фрейду, который, работая с патологиями, открывает закономерности психического функционирования человека вообще и распространяет такое понятие, как невроз, на человечество в целом. Так устраняется представление о норме как об абсолютном здоровье, которое мы противопоставляем неврозу, то есть болезни. Теперь мы говорим, что все мы невротики.

Ранний Лакан тоже работает с психозами, но в конце своего творчества говорит, что паранойя — то же самое, что личность, что устройство бреда и личности — это одно и то же. «Все бредят», — утверждает Лакан вслед за Фрейдом, который, исследуя случай президента апелляционного суда Шребера, больного психозом, считал, что бред — это не проявление болезни, а, наоборот, попытка излечиться. Во-первых, когда человек бредит, он что-то объясняет и, хотя его идеи кажутся нам странными, благодаря бреду его мир как-то урегулирован. Во-вторых, этот бред позволяет человеку установить связи с другими людьми. Личность — это то, как я репрезентирую себя перед Другим и перед самим собой. Структура организации этой личности и структура самого общества ничем не отличаются от бредовой системы.

Михаил Страхов: В так называемой малой психиатрии есть понятие невроза и психоза, причем порой невроз выглядит безумнее. Пример — знаменитый фрейдовский случай Анны О., которая выглядела очень безумной (галлюцинации, голоса), но в ходе работы выяснилось, что это истерия. Так что то, что мы называем психозом, часто относится к самым нормальным людям на земле.

Кстати, ученица Фрейда Хелене Дойч, трудами которой пользовался и Лакан, даже открыла особую форму безумия и устройства личности, которую она назвала as if («как бы») — на русский это по-дурацки переводят как «ложная личность». Речь идет о человеке, который слишком нормален. Его способ вписаться в дискурс — полностью согласиться с правилами. Обычно, когда дети сталкиваются с какими-то законами, которые есть в семье, они расщепляются и начинают вести двойную жизнь: врать родителям, что-то утаивать и т. д. As if, напротив, выглядит абсолютно нормальным, он изумительно адаптирован к устройству общества и именно поэтому часто успешен. У него нет этой двойной жизни и стопора в виде чувств и морали. Дополнительную теоретизацию такого бессимптомного психоза (с опорой на позднего Лакана) дает Жак-Ален Миллер. Он вводит понятие «ординарный психоз» — психоз без безумия.

Михаил Страхов: Психиатрия — медицинская дисциплина, а в медицине существует миф о норме. Он был порожден в эпоху Возрождения, когда впервые возникла метафора человеческого организма как машины и идея о ее нормальном функционировании. В основе психиатрии лежит довольно идеалистическая мысль о том, что можно найти органические причины психиатрических заболеваний. Но в начале XX века психоанализ здорово повлиял на тогдашнюю психиатрию, и она стала учитывать психическую причинность — то, что следует из психоаналитического взгляда на психопатологию.

Современная психиатрия подвержена атеоретизации, потому что мы живем в эпоху DSM и МКБ (Международной классификации болезней). Идеальный современный психиатр — тот, кто работает по классификации, то есть определяет метод лечения исходя из выставленного диагноза. Но если в первых диагностических системах ощущалось влияние психоанализа, то в современных системах каждый пункт определяется путем голосования и ведущим является фармакологическое лобби. По сути, фармкомпании сегодня определяют встречающиеся в мире безумия.

Что психоанализ привносит в психиатрию? Фрейд занимался в первую очередь неврозами, то есть так называемой малой психопатологией, и благодаря пациенткам-истеричкам открыл психоанализ и бессознательное. В начале своей карьеры Фрейд стажировался в Париже у господина Шарко — великого психиатра той эпохи, который одним из первых стал обращать внимание на возможность психогенности, то есть психической причины в случае наличия вроде бы органических нарушений, в частности параличей. Фрейд пошел по его стопам и даже написал работу о различии между органическими и истерическими параличами. Он обратил внимание на то, что неврологические параличи развиваются в соответствии с законом пролегания нервных волокон в человеческом теле и поэтому можно заранее предсказать, что произойдет. Психогенные же параличи развиваются так, словно истерия как болезнь ничего не знает об анатомии.

И здесь Фрейд совершает открытие: он производит разделение между организмом как тем, что знакомо медицине, что она лечит, и телом, которое есть у субъекта и которое не регулируется законами центральной нервной системы. Фрейд открывает тот факт, что основная связь, которая существует между субъектом и телом, — это язык.

И поэтому тело истерички выходит из строя в соответствии с законами языка. Так психоанализ, помимо организма, с которым работает медицина, открывает тело, с которым имеет дело субъект. А чтобы определить взаимоотношения между телом субъекта и его языком, Фрейд придумывает странный термин — «влечение». Так меняется симптом: медицинский представляет собой дисфункцию (словами Рене Лериша, «здоровье — это жизнь в тишине органов»), а фрейдовский превращается во что-то, что начинает говорить.

Инга Метревели: Культура маркирует безумие как нечто опасное. В ней безумие и насилие стоят через запятую — это есть и у Брейгеля, и в современном кино и сериалах. Обычно герой достигает безумного состояния постепенно, это начинается с ним в детстве с насилия со стороны родителей или еще кого-то. Но насколько связь безумия с насилием оправданна с точки зрения психиатрии и психоанализа — вопрос.

Олег Гальченко: При рассмотрении насилия в психоанализе говорят о наслаждении Другого, того, кто это насилие порождает. Действительно, часто оказывается, что в детстве субъекта, например, отец мог чинить насилие над ребенком. Перед безграничным наслаждением родителя субъект оказывается абсолютно беспомощным, у него нет инструментов, и наслаждение Другого становится травматичным. Эффект этой травматизации может быть разным — например, это может вылиться в психоз с бредом.

Инга Метревели: Но получается, что эта объясняющая история становится защитой.

Михаил Страхов: Можно говорить о безумии индивидуальном, но мир тоже может быть безумным. Психоанализ предлагает говорить и о том, и о другом, но не в терминах алиби. Иначе неясно, зачем нужен сеанс: можно, как это делают наши коллеги-психологи, просто сказать, что во всем виноваты ваши родители, которые вас недолюбили. Вопрос скорее о форме включенности или невключенности.

Мы принесли из нашего советского детства штамп, что агрессивность и потенциальная опасность для других делает человека безумным. На самом деле это не так. Сейчас мы живем в обществе, где как раз пацифистские идеи в определенных кругах могут звучать почти как безумные. Это невозможность быть включенным в дискурс, то есть в совокупность социальных связей и отношений. Но тогда вопрос остается открытым: то ли это общество безумно, то ли безумен дискурс, то ли сам субъект.

Однако безумие — это не только невключенность, но и отличие. Женщина для мужчины загадочна по определению, поэтому ей часто вменяют безумие. В истории человечества также были попытки обвинить женщин в том, что они являются причиной чужого безумия: не только сами не вписываются в навязываемую извне структуру, но и не дают этого сделать другим. Попытки навязать абсолютный порядок предпринимала католическая церковь, когда сжигала ведьм на костре.

Для огромного количества людей работает штамп «Что нас не убивает, делает нас сильнее»: якобы столкновение с насилием превращает меня в сильного человека, крепкого духом бойца, способного менять этот мир. Но вопрос не в том, с чем ты сталкиваешься, а в том, как ты на это отвечаешь.

И это как раз то, что исследуют психоаналитики, — точка встречи субъекта с чем-то, что требует его ответа.