В переписке Фрейда и Эйнштейна «Неизбежна ли война» оба они говорят, что чтобы избежать войны, необходимо от чего-то отказаться — отказаться от части того, что называется в психоанализе наслаждением. Эйнштейн говорит об отказе национальными государствами части своей власти в пользу наднационального органа — Лиги наций. Фрейд — об отказе от прямого удовлетворения влечения к смерти — о смещении целей влечения. Касательно судьбы Лиги наций Фрейд скептичен: наднациональные общечеловеческие идеалы при всей их гуманности не могут привлечь столько же либидинальных инвестиций, как национальное единение, говорит он.

С 1990-х годов мы жили в ситуации, когда всем казалось, что нашёлся универсальный способ связывания наслаждения — капиталистический дискурс. Некоторые говорили даже о «конце истории» в связи концом Советского союза и установлением глобального капитализма. Предполагалось, что всевозможные исторические эксцессы ограничены логикой капитализма — что никто не готов в конечном счёте лишиться его благ, которые имеют форму товара. На второй день войны с Украиной мне попалась на глаза обложка журнала Time, посвященного войне, с надписью «Возвращение истории». Не уверен, что это вполне удачная формулировка, но можно точно сказать, что произошедшее — это возвращение наслаждения в его самой разрушительной форме. Подавляющее большинство экспертов-политологов говорило, что войны не будет. Что она невыгодна, не соответсвует в том числе никакой экономической логике, никакой капиталистической рациональности, что для неё нет резонов. Только американская разведка говорила «да, будет война», отсылая к чистым фактам без каких-либо попыток понимания. Но никто не хотел верить. Я тоже думал, что это все просто бла-бла. Хотя можно было бы вспомнить, что не всё наслаждение абсорбируется дискурсом, что, например, в симптоме есть вне-дискурсивное наслаждение. Но, так или иначе, мы не верили.

То, что произошло, — это выход за пределы дискурса. В этом смысле это можно назвать переходом к действию, passage a l’act. Произошел прорыв наслаждения — наслаждения не-негативированного, не-диалектизированного — с последствиями которого рискует столкнуться каждый, кто приходит к нам в кабинет. У каждого свой способ с этим вторжением наслаждения обращаться. Например, при помощи иронии — одна из субъективных позиций, с которыми я встретился, слушая людей в кабинете как психоаналитик. Но анализ может обнаружить, что это не абсолютно первая встреча с таким вторжением — что-то подобное уже имело место когда-то раньше и тогда уже были найдены некие решения, как с этим обойтись.

Меня в последние дни преследует специфическая иллюзия: если я вижу краем глаза в Москве, как едет крупная техника, например, грузовик, то мне мерещится в ней техника военная. Я вспоминаю тут теоретика и историка медиа Фридриха Киттлера, который интересовался психоанализом и который показал детерминирующую роль войны в развитии техники. В письме Фрейда Эйнштейну, кстати, также упоминаются «орудия», которыми пользуется человек — для войны. Киттлер приводит поразительные примеры: например, механизм кинопроектора возник из механизма револьвера. Интернет, которым мы сейчас пользуемся, также возник как военная технология. И можно сказать, что вся человеческая история это история гуманизации того, что было создано для разрушения. Это один из ключевых для психоанализа вопросов: вопрос мирного использования, гуманизации того, что имеет изначально характер смертоносный, деструктивный — того, что окрашено влечением к смерти. Это вопрос о симптоме и об использовании симптома. Но с войной — и в том числе сейчас — происходит нечто обратное: техника возвращается к своему военному корню; например, железные дороги из гражданских становятся военными.

Сперва, узнав о новостях, я столкнулся с сильной взбудораженностью в теле. С тех пор я испытываю сложности со сном. Впервые мне удалось что-то сделать с этим возбуждением, когда я увидел на фейсбуке фотографии моей подруги из нашего давнего совместного путешествия по Украине, которые она выложила на фейсбуке, сопроводив комментарием об утрате; эта утрата срезонировала с чем-то во мне — и я заплакал. На следующий день я пошел на психоанализ и в результате сеанса с удивлением столкнулся с тем, что для меня способом субъективации того избыточного наслаждения, с которым я столкнулся, является именно скорбь, горевание. Удивление от этого открытия также сопровождалось слезами. Удивление указывает на присутствие здесь бессознательного — и на субъективный эффект истины. Истина связана с особым обращением с наслаждением. Как говорит Лакан в своём 17 семинаре, истина — сестра наслаждения, подпавшего под запрет.

Этого эффекта истины, этого измерения субъекта не хватает сейчас в потоке новостей, информации, пропаганды, который обрушивается на нас в связи с войной и которым мы так или иначе мучительно наслаждаемся. Мы можем, например, ставить вопрос о правдивости тех или иных сведений — но это не даёт нам доступа к истине субъекта. Для того, чтобы обнаружить субъект, надо что-то сделать с заполоняющим его наслаждением. И это то, что психоанализ может продолжать пытаться делать сегодня.